www.ji-magazine.lviv.ua

Аркадий Бабченко, российский журналист, прозаик

Когда подобное будет у нас в России? Никогда. Такое — никогда.

Нынешний Майдан совсем не похож на тот, что был девять лет назад. Тогда это была исключительно политическая история. Все было организовано, был лидер, были консультанты, в том числе и внешние, были деньги и политические игры.
Здесь все пришло снизу. От земли. Это принципиальное отличие. Это история не политики, а свободы. Выбора вектора направления развития страны.

В Киеве я нередко слышал, что люди сами удивляются тому, как все это вдруг взяло и заработало. "Послушай, — говорил мне украинский коллега, — украинец, это человек, который живет по принципу "моя хата с краю". Это абсолютный единоличник. Его не касается ничего, что не касается его лично. И такое объединение единоличников нас поражает даже больше, чем вас".
Достало каждого. По одиночке. Но — всех. Это история сотен тысяч частных сопротивлений, которые в итоге все вместе выросли в общее сопротивление страны.

На мой взгляд, это лучший сценарий. Именно так и должно быть. Не стадом агнцев за одним пастырем — а каждый сам по себе, сам за свое, своим умом и своей волей, но вместе — нацией, страной. Народом.

Примерно также было и в Турции. На Таксим тоже вышли совершенно разные люди. Мне, россиянину, было странно смотреть, как вместе протестуют мусульмане, феминистки, ЛГБТ, трансвеститы, футбольные ультрас и курды. Представить такое в Москве практически невозможно. Все равно что националисты с дагестанцами бунтуют на Манежной против Путина. Объединяло их все то же общее "достал". 

Как написано здесь на одной из листовок: "Я капля в океане".
Но вместе эти капли — океан. 
И это лучшее устройство протеста, которое я только могу представить для себя.

"Достал" — это вообще главный импульс таких протестов. Майдан это не про евроинтеграцию. Здесь совсем немногие больны идеалистическим романтизмом, и от подписания соглашения не ждут немедленно пряников небесных. Наоборот, в большинстве понимают, что дальше будет не "легче", а "труднее". При том, что и Виктор Янукович тоже совсем не пророссийский политик. Он в целом поддерживал европейский курс Ющенко. Русский язык вторым государственным не сделал, с Черноморским флотом каких-то радикальных преобразований не начинал. Но какие-то мелочи, сами по себе незначительные, накапливались накапливались и в какой-то момент накопились до критической массы. Да, катализатором послужил отказ от подписания соглашения, но всколыхнуло это совсем небольшую массу людей. Тысяч пять. Которые помитинговали несколько дней и уже почти совсем разошлись. Но власть начала делать ошибки. Одну за одной. И дошла до точки. Избиения молодежи на Майдане страна уже терпеть не стала. И припомнила все. И коррупцию, и резиденцию в Межигорье, и сакральный Золотой Унитаз, который там якобы стоит, и точечную застройку в стиле девяностых, и кумовство, и расцвет титушек и прочих бандитов, и незнание языка, и эту несчастную евроинтеграцию, и последнюю каплю — массовое избиение. И — взорвалось.
Майдан — это не про евроинтеграцию. И не про Россию. И даже не про Путина и таможенный союз. 
Это про сопротивление вообще. В целом. In general. 
Про "спротив", как здесь говорят. 

Наблюдая и за арабской весной, и за Киргизией, и за Турцией, и за Майданом, я вообще прихожу к выводу, что все революции в итоге случаются именно по этой простой причине — "достал". Вот все — достал, и точка. Какого-то одного действительно веского повода, который, казалось бы, только и могл бы послужить началом такому гигантскому движению людей — нет. Никто не может точно сказать, что именно заставило его выйти на улицы. Называются какие-то мелкие причины, диапазон разброса которых так же велик, как и эта толпа на площади. Никто не знает, как будет дальше. Никто, по большому счету, не может даже четко сформулировать свои требования. Почти ни у кого нет плана дальнейшего развития ситуации. Никто не знает, кто будет "вместо него" и будет ли новый лучше. 

Но все совершенно четко ощущают одно — достал. Все. Терпеть больше уже нельзя. 
И режимы, стоявшие десятилетиями, падение которых ничего не предвещало, сыплются вдруг как карточные домики, как-то сразу, из-за какой—то мелочи. 
Из-за ничего не значащего соглашения, которое, казалось бы, не подписали в этом году при этом президенте — подпишут в следующем при следующем. 
Но нет. Достал. И понеслась. А там как пойдет. 
Война план покажет, главное начать.

На каждой такой движухе — у нас на Болотной было то же самое — всегда есть люди из других стран. Где еще хуже. Почти всегда есть группа белорусов, которых батька совсем уж в бараний рог скрутил. Теперь на Майдане часто встречал русских. На такие вещи едут если и не поучаствовать, то хотя бы пожить свободным. День, два, неделю. Свободным человеком в свободном месте в обществе свободных людей. Как подводники: всплыть на Майдане или Таксиме — там, где вспыхнула очередная вольница — хлебнуть свежего воздуха, надышаться свободой, насытить свой организм ее молекулами, так необходимыми человеку для жизнедеятельности — и обратно в свои темные пучины, где кашалоты жрут кальмаров. 
Глотнув свободы, почти анархии — высшей точки самоорганизации общества — трудно уже возвращаться в рамки диктатуры и надевать на себя ярмо авториттаризма. 
И вот уже то тут, то там встречаешь одни и те же одинаковые лица. На этом можно было бы делать бизнес. Турпутевки за свободой.
Майдан — это не место. Майдан это состояние. 

Помимо всего прочего, Майдан это еще и наивысшая форма самоорганизации общества. Это абсолютная, полная анархия. Не в смысле безвластия, хаоса и вседозволенности — у нас почему—то принята именно такая трактовка этого политического термина — а в смысле той формы политического устройства, когда общество достигает такого уровня развития, что власть ему уже не нужна — оно само порождает механизмы саморегулирования и отлично существует и без институтов насилия, регулирования и подавления. Идеальная утопия, в общем.

Не знаю, как насчет больших территорий и больших обществ, но практика уже даже в моей короткой жизни показала — на небольших отрезках времени небольшие общества вполне могут существовать в форме анархии. Им не нужны государственные институты. Они саморегулируются своими собственными внутренними процессами.

На оккупай-абай милиция выглядела совершенно неуместной. Лишней. Было непонятно, что она там делает. Постоянно хотелось подойти и спросить — а вы зачем здесь, ребят? Но это было небольшое общество, всего несколько сотен человек.

Таксим — уже несколько тысяч. И это тоже была анархия. Самоорганизация. Полиция, государственные институты, там выглядели уже не то что лишними — они были врагами. Таксим прекрасно обходился без них. Он кормил себя сам, лечил себя сам, и оборонял себя тоже сам. Каждое утро он сам себя будил, делал зарядку, убирал мусор, проводил совещания и вырабатывал стратегию и тактику развития — как на ближайшие сутки, так и на ближайшее будущее. 

А вот Майдан… Майдан — это уже высшая математика. Когда в форме анархии живут уже десятки тысяч человек.

И милиции тут нет вообще. То есть совсем. Абсолютно. 
Все вновь прибывшие отмечают это первым делом. 

Один из лидеров — условных, конечно же, потому что у анархии не может быть лидеров — майдана Олег Тягнибок озвучивал цифру: на поддержание такой формы политического устройства на отдельно взятой площади уходит миллион долларов в сутки. 
И это совсем не "госдеповские" деньги, как разъясняет нам в России Дмитрий Киселев. Нет, политические инвестиции там безусловно присутствуют — и шоколадный король Порошенко, и Фирташ, мы все взрослые люди и все понимаем, правда? — но немалая часть денег берется именно от общества. Уже как городскую легенду тут рассказывают историю бабушки из Донецка, которая отдала хлопцам всю свою пенсию. Владельцы маленьких магазинчиков привозят продукты или отдают их бесплатно. Люди несут вещи, еду, воду, деньги со всего Киева. Нужны покрышки на укрепление баррикад — и на следующий день площадь завалена покрышками. Со сцены говорят, что кончилась солярка — и на следующий день привезенными запасами солярки можно наполнить танкер. Не хватает дров — и строительные кампании привозят фуры стройматериалов.

И все это распределяется в обществе тоже как то само по себе. Безо всяких законов, налоговых и фискальных служб, без всяких принуждений, общество — исчисляемое уже десятками тысяч человек — добровольно взяло на себя обязанности саморегулирования и самоорганизовалось само. Появился какой—то коллективный разум, какой-то коллективный инстинкт, который, как в муравейнике или пчелином улье, стал сам, по какой-то своей природе, распределять людей и роли. 
Появились свои рабочие — волонтеры, которые готовят и разносят еду, убирают мусор, таскают дрова, жгут костры, ставят палатки, кипятят чай и вообще занимаются организацией быта. Появились — откуда то из пространства, тоже сами по себе — воины, которых кормят рабочие и которые взамен за это несут службу на баррикадах по охране своего общества, обмотавшись самодельной защитой и приняв на себя добровольную обязанность первого удара и жертвования ради общего выживания. Появились добытчики — люди, которые не работают и не стоят на Майдане лично, но которые привозят продукты, дрова, палатки, воду, солярку, перечисляют деньги. Появился комендант лагеря — удивительно толковый и грамотный мужик, который тоже сформировался ниоткуда, наладил как часы работу этого сообщества и все стали ему подчинятся, потому что увидели, что это хорошо, что он профессионал. Появился и некий управляющий орган, который не является ни властью, ни государством в прямом смысле этого слова, но который взял на себя представительские, переговорные и координационные функции и которых общество приняло в этом качестве, оставляя приоритет волеизъявления все же за собой. Нашлись полицейские, которые взяли на себя функции охраны порядка. Медики, которые организовали санитарные дружины и которые, как по волшебству, появляются там, где вот—вот должно начаться. Одна такая санбригада мне запомнилась особенно — на Банковой, деловито и спокойно готовившаяся ко второму, так и не состоявшемуся, штурму администрации. Две молодые девчонки и парень. Их никто не звал, не призывал, не мобилизовывал. Они просто накупили лекарств, надели белые фтболки с самодельным красным крестом и вышли из подъезда, готовые оказывать помощь и таскать раненных. 

"Спасибо киянам за щирую поддержку" — наиболее частый плакат.
По-моему, они сами были удивлены.

И вдруг открываются совершенно поразительные вещи. Оказывается, не надо никого в восемнадцать лет отрывать от семьи и учебы, насильно засовывать в кирзовые сапоги и везти на другой конец страны на два года в казармы. В мотивированном обществе защитники находятся сами. Оказалось, что не надо никого сажать в тюрьму и ловить на налоговых преступлениях — при достаточной мотивации и прозрачной организации люди сами будут стоять в очереди, чтобы отдать свое имущество, в том числе и финансовое — берите, я вижу куда и на что идут мои деньги, я сам хочу их отдать на общее дело! Оказалось, что не нужен штат насилия — люди сами осуществляют функции правопорядка, и — что совсем уж поразительно! — правосудия. И еще одно поразительное открытие — добровольно возложив на себя бремя вынесения приговора, люди оказываются гуманнее, чем государственная — законная и легитимная! — система. Когда ловят провокаторов титушек, их просто изгоняют. Двух пойманных в горсовете воров — настоящих воров, которые крали у спящих мобильники и вещи — приговорили к общественному позору, написав на лбу "вор". Этого оказывается достаточно. Брать на себя карательные функции общество уже не хочет. Право на насилие оно себе не выписывает — вот в чем парадокс. 

Как ни крути, а свобода делает людей — если уж и не лучше, хотя я уверен что и лучше — то, безусловно, ответственнее.

Этот высший коллективный человеческий разум, созданный общностью объединенных одной целью и одной волей людей — да, вероятно, не бессрочный, ограниченный по времени, конечный — лучшая форма существования общества, которую я видел. И это работает.

Причем работает в обе стороны. Здесь интересна не евроинтеграция, а сам феномен выражения свободы воли. Отстаивание своих прав на выбор своего же собственного будущего. Зарождение самосознания. У меня, безусловно, есть свои взгляды на то или иное событие. Но если бы Украина точно так же вышла бы на Майдан и сказала — нет, нам не нужна евроинтеграция, хотим в Таможенный союз, и точно также начала бы отстаивать свое право на этот свой выбор — я бы сказал все то же самое: молодцы. 
Просто чумовые мужики

Здесь я видел то, что не удалось нам сделать в Москве. Мирный силовой протест. Меня часто спрашивают, как я это себе представляю. А вот так и представляю. Мирно, но — силой. Без арматуры, но взявшись за руки. И просто не пропуская противника на свою территорию свободы. Вот не пропустим — и все. И делайте, что хотите. А там посмотрим, кто кого.

Можно возразить — Украина не Россия. Путин бы давно уже ввел бы танки. Да, не Россия. Ок, пусть вводит. Введет — разойдемся. Но пусть введет. Пусть уже расставит все точки над "и". Это будет — пусть и не победа — но и не поражение. Даже если бы мы и проиграли, но мы бы — хотя бы попробовали. 
Первый шаг, первая победа — это очень важно. Это вектор, по которому будет развиваться ситуация — и развиваться именно к победе или к поражению. На Майдане первая победа была за Майданом. На Болотной — за властями. Мы отступили сами. И завоевать этот утерянный плацдарм, боюсь, малой кровью уже не получится. 
Все решается в первые два-три дня.

Когда подобное будет у нас в России? Никогда. Такое — никогда. Ну или во всяком случае не в ближайшей перспективе. Для того, чтобы был Майдан — нужно общество. А именно его-то в нашей атомизированной стране — не стране даже, а территории, населенной людьми, говорящими на одном языке но не объединенных друг с другом более ничем — и нет. Чтобы стать нацией надо уже — быть нацией. Чтобы драться за свободу — надо уже быть свободным. "Мы нация, а не быдло" — слоган Майдана.

Здесь вообще возникает парадокс. Революции, по моим наблюдениям, в наше время становятся уже лишним, ненужным, рудиментарным инструментом эволюции человечества. Ситуация либо созрела, либо нет. Если общество надо поднимать на революцию — значит, его не надо поднимать на революцию. Ситуация не созрела. Но когда ситуация созрела, общество в революции уже не нуждается. Оно уже, само по себе, начинает жить на новом уровне. Но сделать первый шаг в этой цепочке переходов на новый уровень без революции пока ни у кого еще не получалось.

Таким образом созревшая ситуация говорит нам о том, что ситуация не созрела. А без созревания ситуации невозможно сделать первый шаг.
Как разрешить этот парадокс, я пока не знаю.

По этой логике — а все развивается по этой логике — Майдан существовать не может. 
Но он существует. 
И это данность.

Я не знаю, чем все это закончится. Победят они, или проиграют. Будут стоять столько, сколько захотят сами и уйдут по собственной воле, или же их сметут водометами и газом. А смести можно все, что угодно. Три тысячи обученных бойцов в бронежилетах и со щитами способны творить чудеса. В этом я убедился. 
Но они хотя бы попробовали. Взяли власть за шкирку, подтянули к себе и сказали: "ребат, а вы не офигели ли часом"?
В отличие от нас.

Уезжать не хочется. Возвращаться с территории свободы в свои черные глубины всегда тяжело. Но эти две недели дали мне запаса свободы еще на несколько месяцев, и можно как—то жить дальше.
На таможне очередь. Причем именно с российской стороны. Двадцать пять машин пропускают два с половиной часа. Хотя работают все быстро, Я не знаю, почему так получается. Какой-то системный дефект. 
— Есть что либо запрещенное? — это на осмотре машины.
Да. Есть. Человеческое достоинство, внутренняя свобода и мозги.

Майдан мне не снится. Для этого должно пройти время. Эти две недели составили отдельную, и довольно значительную, часть моей жизни. И эти люди — и тот безымянный депутат, который на баррикадах с мегафоном призывал полицию не проливать кровь, и та плачущая девушка, и тот маленький паренек, которому было страшно, и тот католический пастор в берете морского пехотинца, и тот ветеран Афганистана, и парнишка, оравший во все горло, упираясь ногой в баррикаду, а спиной в щиты "Беркута" — все эти люди, которых я никогда не видел раньше и которых никогда не увижу после, но которые стали мне вдруг почему—то дороги, тоже составляют теперь отдельную часть моей жизни. И я их обязательно буду вспоминать. И видеть во сне. Но — потом. 
Пока же я еще там. На этой площади. С этими людьми. 
Дышу волей.

А Россия все равно будет свободной. 
Обязательно.

Джерело: http://www.kasparov.ru/material.php?id=52BC8D5E438DE