www.ji-magazine.lviv.ua

Проблема в том, что понятие «родной язык» в разных теориях объясняется по-разному. Нет общего понятия «родной язык», каждый формирует свою «философию родного языка». Эти теории соединяются в несколько версий, исходя из которых можно дать общих пять определений «родного языка».

Есть версия, что родной язык это язык, усвоенный в раннем детстве, т.наз. native language. Это одна из основных теорий.

Но так же во многих источниках определяется, что родной язык это язык твоих предков, т.е. Muttersprache, материнская речь, которым говорили твои предки.

Так же есть работы и теории, где "родной язык" называют язык этноса, ethnic language, Volkssprache.

А есть еще и понятие "родной язык" в смысле "язык, на котором я мыслю", thinking language, language I think , т.е. язык, на котором легче всего мне выражать мои мысли и понятия, вести определенный дискурс или разговор.

Ну и наконец, есть «родной язык» как сознательно выбранный мной как маркер моей идентичности язык. Его можно назвать «политически-идентифицирующий язык», «national identical language», «language I prefer».

Вплоть до ХХ в., до массовой глобализации, индустриализации, модернизации и урбанизации эти понятия отождествлялись, потому что в традиц.обществе native language (язык усвоенный в раннем детстве) был языком предков (Muttersprache), которые жили в основном на своем древнем родовом месте и почти никогда с него не сходили, и все их перемещения были конгруэнтны развитию и перемещениям их этноса (язык этноса). След., человек усваивал этот язык и им говорил всю жизнь, а он оставался его родным языком и самым удобным для выражения его мыслей.

Поэтому когда возникли исследования фольклора и этнографические исследования романтиков в XIX в., все эти четыре понятия употреблялись совокупно, и различение между ними было нулевое, только в странах, где господствующий язык отличался от языка народа, для высших слоев общества мог быть «второй родной» язык «высшего общества», напр., французский для российской знати, которая считала, что на русском нельзя сказать ничего великого, или русский (попозже) для украинской и беларусской знати.

Но глобализация и модернизация создала феномен массовой гос.школы и привела к движению больших людских масс в города, и вообще к большому перемешиванию людей, которые до этого века жили каждый в своем регионе. След., началось перемешивание и разделение категорий «родной речи». Якут, чей язык родной был язык его предков и его этноса, прибывая в Москву, принимал русский язык как «второй родной», а у его детей уже «родным языком» в смысле native language был уже русский, в то время как языком предков (родным языком отца) был якутский, так же как и язык отцовского этноса. А у внуков при такой же динамике как native language, как и «язык предков», в смысле язык отца-матери становился русским, а вопрос об этносе уже вызывал сомнения. Это легкий случай, потому что смешанные браки и т.п. привело к еще большей неразберихе, и получилось то, что мы имеем.

При этом эти процессы ассимилиции и модернизации обществ, а также реакция на них со стороны традиционных обществ и их неассимилировавшейся элиты, привели к созданию пятого понятия «родного языка» как «политически идентифицирующего языка», который обозначает мою национально-гражданственную идентичность, мой сознательный выбор в пользу определенного народа, его языка. На высшем уровне это выражалось в выборе языка, который формирует смысловое и коммуникативное единство моей нации: «national identical language», «language I prefer». Это напрямую связано с процессом модерного nation-building, т.е. – строительства наций Нового времени. Государственные нации предлагали свой имперский язык как язык модерной единой политической нации. Безгосударственные нации восставали и говорили: «мы хотим иметь свое государство, мы не хотим быть на вторых ролях, не хотим ассимилироваться, мы на своей земле». И они развивали свой язык, формируя его литературный стандарт и модерную литературу на нем. В меру того, как конкуренция наций как проектов достигала социо-политического измерения, и становилась фактором Realpolitik, переростала в военно-политическое противостояние и в формирование отдельных политических тел-автономий или государств, - в меру этого возникал феномен и сознательного выбора «тутэйшага чалавека» в пользу языка этого народа и его нации: «Я говорю на русском – это временно, я украинец – это навсегда». Т.е., в контексте вышеизложенного, родность моего языка это результат силового акта, который не имеет в силу этого моральной обязательности, вместо же этого я выбираю язык этого народа, и желаю состояться его суверенной государственности – посему мой родной язык будет, например, якутский. Слава Республике Саха! Саха тыла forever! А что, коль и так состоялось насилие над моим родом – то я, если у меня в роду были якуты, я возвращаюсь к моим якутским корням. Если у меня в роду не было якутов, а я живу на земле, где искони жили якуты (или они там самые древние среди тех, между кем я могу выбрать, например, более древние, чем русские) – то я должен сделать выбор: или быть живым памятником ассимиляторской политике (неважно, сознательной или невольной), памятником колониализма, или исправить историческую карму тем, что сделаю свой вклад в модерную эмансипацию этого гордого коренного якутского народа. Именно так поступили великие деятели украинского национального возрождения полуполяки Антонович, Шептицкий и Липинский, русские Костомаров и Донцов. Антонович дословно так сказал: «Я не хочу быть памятником политики ассимиляции, не хочу быть плантатором и продолжателем дела угнетателей. Я выбираю служить этому народу и этим хоть отчасти вернуть ему долг, который ему должны за обитание на его земле и ресурсах мои предки». Так сформировался дискурс современного этнонационализма.

Поэтому, разруливая понятия того, что мы имеем сейчас, мы должны отдавать себе отчет, что «родной язык» как понятие оказалось условным, и сам по себе «родной язык» как понятие претерпел крупное насилие над собой – насилие глобализации, модернизации и урбанизации, которое привело к массовой ассимиляции безгосударственных народов.

Казалось бы, в чем проблема? Родной язык – это native language, язык моего рождения. Но язык, который я первым освоил в детстве, далеко не всегда является языком, на котором мне легче всего выражать свои мысли (т.наз. «вторым родным», thinking language). И след., условный Я не могу назвать язык, освоенный мной в детстве, но которым мне тяжелее мыслить – родным? А если язык моих предков вообще третий, условно якутский? Как я могу назвать язык моих предков не родным? Отречься от предков негоже. А что делать, если у меня предки разных народностей? Вообще каша в голове и крыша едет…

К тому же, соглашаясь с таким узким определением, мы как бы примиряемся с тем фактом культурно-языкового насилия, который был совершен над нашими предками, которые ради своей социокультурной адаптации и продвижения по службе т.п. отреклись от языка своего народа и предков как от «непрестижного». Тем более, что чаще всего языки безгосударственных народов реально подвергались унижения и дискриминации, вплоть до физического уничтожения обществ-носителей этого языка (как самый яркий пример, это крымские татары, но с известною поправкою можно привести пример уничтожения основных стержней традиционного украинского общества – зажиточного крестьянства и интеллигенции, репрессий против чеченского или черкесского народов). След., смириться с сложившимся состоянием языковой шизофрении это по сути признать «право силы», и даже «право насилия», смириться с процессом этноязыкового изнасилования! Это как минимум морально сомнительная операция. Это выглядит именно как узаконивание насилия post factum, типа, уже ничего не изменишь, так придадим насилию вид законности?!

Вот потому ответ «Родной язык это язык, который я первым освоил в раннем детстве» неверен как чисто технически (отличие языка раннего детства и языка удобства мышления во многих случаях, что лишает нас права сделать это логическим определением «родного языка»), так и нравственно-политически (поскольку чревато закреплением ассимиляционного насилия).

С таким же успехом «родным» может считаться язык моего народа или моей политической нации, которые скорее могут считаться «родными» - они родные, потому что я их выбираю как родные. Да, это феноменологический подход, но как видите, нет более «фактологического», «вещественного» подхода в условиях уже даже не Модерна, а даже Постмодерна. Мой этнический бекграунд, мое детство и язык моего мышления – это все предпосылки того моего финального выбора, опираясь на которые я предпочитаю и выбираю «родное-для-меня». И это честнее – и прямее – отвечает на вопрос «С кем ты?». И тогда всяким украинским Колесниченкам, которые пытаются использовать ложное определение «родного языка» есть логическое опровержение, и полное основание сказать: что ты, манкурт безродный, за меня расписываешься? Мой Russian native language не дает основания вам вписывать меня в ваши неоимперские и русофильские прожекты. И стратегия Антоновича уж всяко благороднее, чем стратегия Гоголя, обличенная уже Шевченком и Кулишем!

Быть за свободную, вольную украинскую нацию, которая на своей земле сквозь бури сражений пронесла свою народность и достоинство - это доблестнее, чем быть за оккупантов, империалистов и ассимиляторов!

Джерело: gilgames-feanor.livejournal.com...